— Что?
— Паспорт.
— Да, вот он. Звучит серьезно, это что, депортация?
— Что-то вроде этого. — Мы подъезжали к пригородам Тонона. — Как скажете, может захватим всю ночь? Поедем через границу в Женеву, поедим, потанцуем, сходим может быть в кино или что-нибудь еще?
— Что угодно. Все. Принимать решения я не хочу.
— Вы серьезно? Отлично, — сказал Рауль, и большая машина вылетела на освещенную площадь Тонона и понеслась дальше.
Я не собираюсь описывать этот вечер подробно, хотя для меня он отчаянно важен. Просто один из замечательных вечеров… И почему я думала, что Рауля трудно узнать? Мы говорили, будто знали друг друга всю жизнь. Он расспрашивал меня о Париже, и мне впервые было легко говорить о маме и папе. Даже годы в приюте я вспоминала без печали, со смехом. Он говорил о своем Париже, совсем другом, о Лондоне, в котором не мог находиться дом Констанс Бутлер, и о Провансе. О чем угодно, кроме Валми. О нем мы не вспоминали не разу.
И делали мы все. Пообедали где-то. Не в модном месте, но еда была прекрасной, а моя одежда не имела значения. Там мы не танцевали, потому что Рауль сказал, что пища — это очень важно, и нельзя отвлекать себя гимнастикой. Но потом мы танцевали где-то, а потом неслись по прямой дороге с бешеной скоростью, от которой кровь моя кипела, на прекрасной машине восхитительной ночью. На границе нас ни на секунду не задержали, мы помчались в гору, в Тонон, вдоль бульвара, через пустую рыночную площадь, мимо поворота на Субиру…
— Эй, ты проскочил поворот.
— Соблазны меня одолели.
— А точнее?
— В Эвиан — казино.
Я вспомнила миссис Седдон и улыбнулась:
— А какой твой счастливый номер?
Он засмеялся.
— Пока не знаю. Но знаю, что он сегодня проявится.
И мы пошли в казино, он играл, а я смотрела. А потом он уговорил играть меня, я выиграла, потом еще раз. Мы сложили свои выигрыши вместе, пошли пить cafe-fine, много смеялись, а в конце концов поехали домой.
В три утра огромный автомобиль поднимался по зигзагу. От возбуждения, усталости и вина я чувствовала себя, как во сне. Рауль остановился у боковой двери, которая выходила на конюшню. Все такая же сонная я поблагодарила его и пожелала спокойной ночи. По темным коридорам и лестницам я поднималась в том же состоянии транса. Не помню, как я это делала и даже как легла в кровать.
Это вовсе не коньяк, кофе погасил его последствия достаточно эффективно. Намного более опасное воздействие. Оно возвышалось скалой среди наших вечерних развлечений. Глупо, ужасающе и прекрасно, но это случилось. К добру или худу, я по уши влюбилась в Рауля де Валми.
Этого следовало ожидать. Чудной была бы Золушка, встретившая Рауля де Валми после одиночного заключения в приюте, с которой не произошло бы чего-нибудь в таком роде. Его внешность и обаяние гарантировали успех и без попыток понравиться, а тут он еще постарался устроить одинокой женщине приятный вечер. Я прекрасно понимала, что ничего больше в этом не было. Склонность к романтическим чтению и мечтаниям не лишила меня французского здравого смысла. Сюда еще добавилась известная английская флегматичность, такой коктейль помогает контролировать состояние чувств. Кончился вечер. Завтра будет другой день.
Так и случилось. Вскоре после завтрака огромный «Кадиллак» укатил вниз по зигзагу. Рауль, надо полагать, вернулся в Бельвинь. Я выбросила из головы идиллию, в которой мы постоянно катили через освещенные луной виноградники, периодически проезжая мимо Тадж-Махала и голубого грота на Капри, и сконцентрировалась на Филиппе. Никто не признался в происшествии с выстрелами, надежды выяснить, кто был его виновником, почти не осталось. Но Филипп вроде успокоился, так что можно было об этом забыть. Жизнь вошла в обычное русло. Основное содержание разговоров теперь составлял предстоящий пасхальный бал, который много лет давали в Валми в понедельник. Миссис Седдон и Берта, когда заходили в класс, с удовольствием повествовали о прошлых балах.
— Цветы и свет везде, — говорила Берта, которую ничуть не удивил мой внезапный бурный успех в освоении французского. — Огнями увешивали зигзаг до моста, освещали озеро, включали фонтан и маленькие огни плавали в воде, как лилии. Конечно, раньше было еще великолепнее. Мама рассказывала, что, когда был жив старый граф… Говорят, он купался в деньгах, так ведь теперь не бывает? Но все равно это будет очень роскошно. Говорят, что не очень хорошо танцевать, раз граф и графиня убиты в прошлом году, но я им отвечаю, что мертвые есть мертвые, упокой господи их души, — при этом она отчаянно крестилась, — а живые должны заниматься своими делами. Не хочу быть жестокосердной, но вы меня понимаете?
— Конечно.
— Мадам говорит, что это будет маленькая встреча хороших знакомых, но если бы вы знали, что она так называет, у вас бы глаза на лоб вылезли. А у нас тоже будут танцы — у всей прислуги, вечером после бала во дворце, во вторник, внизу в деревне.
Это заставило меня размышлять, на какой бал пригласят меня. Но скоро мадам дала ясно понять, что я в этом случае отношусь к высшим. Поэтому я тоже подключилась к общему ожиданию, настроение портило только то, что нечего надеть.
Я не долго об этом беспокоилась. Любая француженка владеет иглой, а я экономила большую часть своей зарплаты, просто потому, что ее некуда было деть. Я не сомневалась, что создам что-нибудь симпатичное, хотя вряд ли выдержу конкуренцию с платьями от лучших модельеров, которыми наверняка будет заполнен зал.
— Ну и буду сидеть, — подумала я, старательно выпихивая из головы видение своего танца с Раулем в бальном зале не меньше Букингемского дворца.